Читаем без скачивания Импортный свидетель [Сборник] - Кирилл Павлов

В сущности, такая жизнь равноценна самоубийству. С точки зрения философии — это бесспорно, но с точки зрения здравого смысла — вовсе нет. Если внимательно проследить за нашим нежеланием умирать, то это лишь от нежелания прекратить единоборство духа.

«Но если принять настоящий яд, который умертвит все, и главное мозг, — подумал Войтецкий, — то они уничтожат, сожгут мою жену, носительницу некоторой информации, и дочь только потому, что это жена и дочь человека, их обманувшего».

Войтецкий похолодел. Ему уже показалось, что над его женой и дочерью смыкается болотная тина. Он решил развлечься, но здесь, в коттедже, к его услугам была только немецкая бравурная музыка. Разыскав диск с какой-то «опереткой, Мирослав принялся было насвистывать в такт музыке, как вдруг увидел, что в открытое окно за ним наблюдает один из служащих Центра герр Итке.

— Развлекаетесь, господин Войтецкий? — развязно проговорил немец.

Войтецкий принужден был изобразить на своем лице умильную улыбку, как здесь было принято, и повернулся к нему лицом.

Итке ничего не было нужно, он просто прогуливался от безделья и от безделья же наблюдал за Войтецким. Это была почти игра, приносившая немалые барыши тому, кто брался в нее серьезно играть: сперва выследить, запомнить или лучше зафиксировать малейшее отклонение настроения объекта, а потом, как бы невзначай, сообщить и обещать не напоминать о нем за маленькую мзду. В эту игру играло даже высшее командование.

Сейчас за то, что он включил музыку в часы работы, Войтецкий проиграет бутылку коньяка, которую с радостью готов был бы отдать Итке и еще что-нибудь в придачу, только бы остаться наедине.

Но Итке не пожелал немедленно оставить Войтецко-го. Он еще довольно долго продолжал вести с ним разговоры, но Войтецкий отвечал невпопад, и это бесило немца, потому что он чувствовал, что мог бы увидеть что-нибудь еще более существенное, но не вовремя, как говорят в разведке, «засветился». В конце концов, не солоно хлебавши он отвалил.

А состояние Войтецкого стало после его ухода таким невыносимым, что он готов был завыть. Плевать ему на Итке, но ему вдруг пришла в голову одна довольно странная идея. Он вынашивал давно идею абсолютного мира, и со свойственным всем ученым убеждением был уверен, что ее можно претворить в жизнь с помощью той науки, которой они заняты. В данном случае биохимии. Остров, судя по рассказам командования, вероятно, дислоцируется в Атлантике. На нем руководство Третьего рейха построило ему самую современную лабораторию, и остров должен был стать, по мнению Вой-тецкого, островом истины, добра и свободы.

Войтецкий хотел сделать (с помощью своих опытов) всех людей на острове добрыми, для того чтобы они не только сами бы побросали оружие, но принялись бы склонять к тому же других своих коллег, вернувшись на континент.

Сыворотки для имевшихся на острове людей было предостаточно, однако были и две отнюдь немаловажные причины, останавливавшие Войтецкого в этом его начинании. Первая — это то, что ученый не знал, что будет с людьми острова, если на него вскоре доставят пополнение… «Прибывшие то ли всех перестреляют, — думал он, — то ли взорвут остров, то ли примут островитян за сумасшедших и тогда тем более уничтожат. А на всех прибывших сыворотки не хватит…»

Можно, конечно, назначить специальный таможенный контроль с обязательным принятием дозы «добра». Но кто его будет соблюдать? И приличному человеку будет унизительно принимать такого рода пилюлю. А разве примет ее бесчестный? Вот если бы можно было создать нечто вроде сифона и сделать так, чтобы из жерла вулкана распылялись бациллы добра, тогда, может быть, и стоило попробовать реализовать идею.

Войтецкий рассмеялся: это утопия.

А второе «но» крылось в нем самом: ему совсем не хотелось делать из тех негодяев, что его окружали, добрых и хороших людей. Ведь внешняя оболочка у них не изменится, а раз так, то он, Войтецкий, всегда будет вспоминать их в первом воплощении, когда они были негодяями, и это сильно будет ему мешать в общении с ними.

Войтецкий встрепенулся. Хохот раздался за его спиной. Несколько солдат веселились, пиная ногами собаку.

«Боже, а я даже не могу на них броситься, избить их, потому что боюсь», — подумал он и закрыл лицо руками. Так он просидел несколько минут.

Перед ним была его холодная, белая и жестокая лаборатория. Ряды кнопок по стенам могли вынолнить любое его желание, и все-таки Мирослав чувствовал себя здесь не хозяином, а узником: что-то неуловимое было в этой обстановке — такое, что превращало хозяина в раба.

Он подумал о том, что теперь лучше всего лечь головой на подушку и уснуть, быть может, в самом деле. Утро вечера мудренее. Но по правилам игры еще надо было идти в банкетный зал на очередную вечеринку, там притворяться веселым, шутить, пить с этими выродками и думать о том, как их уничтожить.

«Неужели нельзя создать специальный штамм, уничтожающий фашизм?» Мысль была забавна, и она развеселила Войтецкого. Да, надо создать его, хотя бы пока в мечтах.

Войтецкий одевался на прием. Отхлебнул коньяка.

И вдруг на улице под россыпью звезд ему снова не захотелось жить. Дело в том, что звезды были не настоящие, они были, как все здесь, бутафорией, чтобы по ним не определили местонахождение острова. Устроители этого «гнездышка» постарались довести суррогат бытия до абсурда…

«Резиновые женщины и искусственные звезды — вот удел таких, как Итке. И я, ученый Мирослав Войтецкий, среди них…»

Он обхватил голову руками и, вернувшись в свой коттедж, заплакал.

В Австралии металлы не ржавеют на воздухе, то же самое происходит и с людьми. Сухой и чистый воздух здесь быстро все выбеливает: и белье, и души. В Англии подметили это свойство здешнего климата, почему и решили ссылать сюда людей д ля исправления.

Жюль Верн

6

На одну секунду Войтецкий почувствовал себя так, словно он видел какой-то тревожный сон. Слезы успокоили его. Он снова вышел. Впереди маячили огни домика, где собрались все те, кто был ему так неприятен.

Не дойдя нескольких метров по освещенной дорожке до павильона, Мирослав Войтецкий неожиданно повернул назад. Он ничего не видел перед собой, даже искусственные звезды смазались на своде неба. Ему было невыносимо плохо. Возвратившись, он не включал свет, на ощупь подошел к столу, резким движением выдвинул ящик, нашел лекарство, которое могло бы облегчить его состояние, и вдруг понял, что легче не станет, наступит успокоение, а дальше будет нечто такое, что ему не пережить, — отрезвление.

И Войтецкий решился.

Он нашарил в кармане ключ, отворил дверцу сейфа и вынул оттуда совсем иное лекарство. Такая таблеточка приносит облегчение почти мгновенно и навсегда. Это был яд.

Войтецкий точно знал, что не надо размышлять ни о чем, прежде чем выпить эту таблетку, иначе мысли его приведут к жене и дочери. Но, быть может, после его смерти им удастся спастись? Он разорвал упаковку и налил в стакан воды. Сам подсознательно тянул время — ведь можно было проглотить таблетку и без воды. Но зачем-то ему понадобились эти пять-шесть секунд, чтобы налить стакан.

Войтецкий разорвал металлическую бумажку, и в эту секунду услышал внятный, гулко отдававшийся в пустом помещении голос:

— Не надо, герр Мирек, есть другой способ протеста.

Войтецкий вздрогнул, он узнал этот голос, говоривший сейчас на его родном польском. Так мог говорить только Вирольд — помощник Войтецкого по кадрам и организации работы.

Войтецкий, который привык не верить никому, почти верил Вирольду. Рука как-то сама опустила таблетку, и она, вывалившись из ослабевших пальцев, покатилась по полу.

— Это вы, Вирольд? — равнодушно спросил он.

— Я, герр Войтецкий, и не удивляйтесь, что я заговорил по-польски. Мне хорошо знаком язык вашей родины, и говорю я об этом совершенно без боязни. Дело в том, что ремонтируется наша система оповещения, как ее называют, и посему можно говорить о чем угодно. Итке и Мильнер дошли до того, что рассказывают друг другу советские патриотические анекдоты.

Войтецкий уже не слушал. Опять эти Итке, Швабе, Мильнер… Он устал и снова хотел быть один. «Зачем он меня прервал? — думал Войтецкий. — Сейчас уже все бегали бы вокруг меня, а я был бы ох как далеко».

Войтецкому захотелось поспорить, и он задал Вирольду вопрос:

— Скажите, Вирольд, а не может ли быть разговор о том, что ремонтируется система прослушивания, всего лишь шуткой, рассчитанной на то, что она притупит бдительность?

— Такие вопросы, repp Войтецкий, следовало бы решать мне. Благодарю вас за урок, — сухо сказал Ви-рольд, — но все же позвольте мне заметить вам, что я вам больше друг, чем вы думаете.